Меркис: «Мы называли этот рыбный фарш «могилой»

Гомельского журналиста Евгения Меркиса задержали осенью 2022 года за его профессиональную деятельность. Евгений снял видео для «БЕЛСАТ» и написал несколько статей для регионального портала «Флагшток». Оба медиа беларуские власти признали «экстремистскими формированиями».

Политзаключенного осудили на четыре года колонии усиленного режима по «экстремистским» статьям.

Общественный активист, редактор сайта, краевед

Евгений Меркис учился на истфаке БГУ. До 2020 года он был общественным региональным активистом в сфере культуры, экологии, городского развития. Кроме того был в свое время председателем гомельской краеведческой организации «Талака».

Также собеседник работал редактором «Краязнаўчага сайта Гомеля і Гомельшчыны», который превратился в мини-википедию со сведениями о Гомеле и регионе в различных сферах: география, культура, история, этнология, экология. В родном городе Евгений известен многим и как журналист-фрилансер, который с 2014 года сотрудничал со многими редакциями: делал тексты, видео и аудиоподкасты.

«Открывай дверь иначе будем бить стекло»

В 2020 году журналист активно участвовал в акциях протестов, отсидел сутки, у него дома и в доме его родителей было три обыска. А в сентябре 2022 года Евгения задержали прямо возле его дома.

— Меня выманили из дома, устроили типичную «спецоперацию», можно сказать. Сказали, что мне нужно приехать в налоговую инспекцию, чтобы проверить документы.

Ситуация странная, но я на всякий случай, по давней привычке, проинформировал своих коллег и друзей. Сказал, что если не выйду на связь через два часа, значит, меня задержали. Так и оказалось.

Я вышел из дома, иду к машине и вижу, как 5-6 человек в штатском идут в мою сторону. Я понял, что это силовики – не молодые омоновцы, конечно, постарше, опытные дядьки, но их ни с кем не спутаешь. Может, губопиковцы.

Я быстро сел в машину, заблокировал дверь и попытался набрать папу. Какая-то старая AUDI перегородила мою машину спереди, чтобы я никуда не поехал. Ну и они показывают жестами, чтобы я выключал телефон и открывал дверь, иначе будут бить стекло. Я разблокировал дверь, мне сказали, что на меня заведено уголовное дело.

После этого устроили обыск в машине, затем в доме и увезли на три дня в ИВС. Первоначальная причина задержания – уголовная статья 361-4 ч. 1 (содействие экстремистской деятельности). Главная претензия была, что я в марте 2022 года снял видеоматериалы, которые были использованы телеканалом «БЕЛСАТ» в сюжете о беларуской экономике. Это было видео курсов валют, которое было снято на мобильный телефон в лобби местного «Технобанка».

«Мост отремонтировали, но я за него отсидел»

В результате Евгения осудили по ч. 1 ст. 361-4 (содействие экстремистской деятельности) за сотрудничество с «БЕЛСАТом». Позже добавили ч. 2 той же статьи за повторное «содействие» за написание статей для гомельского издания «Флагшток», рассказывает собеседник.

— Один материал был о плохом состоянии гомельского транспортного моста, который ведет в один из четырех главных районов Гомеля – Новобелицу. Кстати, благодаря этой статье дело с ремонтом сдвинулось с места, и ремонт перенесли на несколько лет раньше. В итоге сам мост отремонтировали, там снова ездят машины, но я продолжал за него сидеть.

Во второй статье я как историк разобрал сюжет на пропагандистском телевидении о событиях 17 сентября 1939 года. Проанализировал, какие факты были поданы неверно, что недоговаривают. Главный посыл сюжета был в том, что тогда (в 1939 году) нас словно разъединяли извне.

Сейчас нас тоже как будто разъединяют «подлые западники». А я написал, что может быть разъединяют не западники, а кто-то внутри страны.

«Был полноценной частью формирования, а не просто прохожим»

Позже Евгению за сотрудничество с «БЕЛСАТом» изменили уголовную статью на 361-1 ч. 3 (вхождение в состав экстремистского формирования).

— Говорили, что я был полноценной частью «экстремистского формирования», а не просто прохожим. Принимал решения, как действовать редакции и т.д. В результате 30 мая 2023 года мне дали четыре года колонии в условиях усиленного режима. В гомельском СИЗО я был до сентября 2023-го. Таким образом в изоляторе я провел один год. А после поехал в ИК №17 в Шклов.

На свободе журналист уже получил рабочие предложения, но пока не вернулся к журналистской работе, так как не имеет нужных для этого документов, занят ресоциализацией и требуется время на восстановление.

«После церкви собирались вместе и обсуждали новости»

На момент, когда Евгений попал в шкловскую колонию № 17 в сентябре 2023 года, всем политическим заключенным с 10 профучетом запретили посещать церковь, библиотеку, спортзал и стадион. Это было неофициальное правило, нигде этого прописано не было, говорит собеседник.

— Ходили слухи, что якобы еще во времена Павла Северинца, который тоже сидел в этой колонии, после посещения церкви «политические» собирались вместе и обсуждали новости. Это не понравилось начальству. Наверное, перестраховывались, чтобы «желтые» имели как можно меньше возможности разговаривать с другими «политическими» и «белыми» из других отрядов.

Конечно же, церковь и стадион — это места, где узники из разных отрядов собираются вместе и где сложно контролировать их коммуникацию.

Проводить свободное время можно было только в своем локальном участке, а читать книги исподтишка, только если кто-то из неполитических принесет в отряд и оставит что-то на полке, — говорит собеседник.

Ходили, гуляли, подтягивались на турниках, летом играли на улице в нарды или шахматы. Можно было читать книги, только если кто-то из «белых» что-то принесет в барак и оставит на полочке. Ты с ним договоришься, мол, можно ли я с тобой буду параллельно читать аккуратненько. Может, ты даже с ним договоришься, чтобы он тебе что-то поискал из книг.

Но большая часть побаивалась это делать, так как вокруг было много «стукачей». Если ты открыто будешь говорить при всех: «О, Сашка, возьми мне там сегодня Жюля Верна», то по тебе будут вопросы.

«С одной стороны страдаешь, с другой – у тебя висит «плазма» и ты смотришь «Анору»

В каждом отряде колонии существует КВР — «комната воспитательной работы». Но еще с советских времен ее все называют «Ленкомната» или просто «Ленка». В этой комнате стоит большой телевизор, который приобрели за деньги неполитических узников, говорит Евгений.

— В «Ленке» в каждом отряде висит большой телевизор, к которому подключен сервис «VOKA-TV», через который мы смотрели разное игровое кино вроде последнего «Супермена», «Парка Юрского периода», «Анору», сериалы разные. Плюс там был доступ к различным государственным и развлекательным каналам.

Кроме этого телевизор был подключен к внутреннему серверу колонии. На нем находятся и различные образовательные материалы и лекции, какие-то видео с записями турниров по футболу, боксу. Также нам показывали идеологические материалы.

Например, по выходным нужно было ходить на т. н. «план выходного дня»: с трех до пяти мы должны были что-то смотреть. На сервер загружают конкретные видео под конкретную дату. Чаще всего это были бесконечные фильмы о войне.

Как говорит Евгений, ощущение в колонии было очень странное: с одной стороны ты во многом страдаешь, с другой – у тебя висит «плазма» и ты смотришь «Анору».

— Как тогда объяснить людям, в чем были твои страдания?..

«Раз в полгода нас заставляли подписываться на тюремную газету «Трудовой путь»

Евгений рассказывает о практике принудительного сбора денег с узников на благоустройство колонии. А также высказывает мнение, почему на политических эти поборы не распространялись.

— С «желтых» никаких поборов не было. Единственное, раз в полгода нас заставляли подписываться на тюремную газету «Трудовой путь». Подписка стоила примерно 30-50 рублей.

Все обычные уголовники конечно же делают любые пожертвования на счет колонии «добровольно». Они пишут заявление типа: «Прошу снять с моего счета на развитие колонии сумму в размере 100-200 рублей». За отказ не били, конечно же, но могли давить разными способами. Плюс тогда у узников не было доступа к различным «ништякам»: стирать вещи в стиральной машине внутри отряда, получать душ без ограничений и т. п.

Из-за того, что с «желтых» деньги не брали, мы и всеми этими услугами не пользовались, как несдавшие деньги.

Я думаю, поскольку это была неофициальная практика, то администрация колонии остерегалась, что и «политические» и их родственники широко распространят информацию о принудительных поборах и будут подавать на это жалобы. Тогда бы в колонию могли прислать проверки.

Обычно, в беларуских тюрьмах узники не имеют возможности заработать деньги. На промзоне зарплаты совсем мизерные – всего несколько рублей в месяц. Единственные деньги, которые получали политические – через поддержку родных.

После того, как в «список террористов», составляемый КГБ, попали некоторые политические, у них не осталось вообще возможности получать деньги от родственников. Только с них и не собирали деньги на подписку на газету.

«Лучше бы нас хуже кормили, но было больше свободы»

Как рассказывает бывший политзаключенный, шкловская колония стала «красной» еще до 2020-го года, а старые зеки сетуют на ухудшение условий и отсутствие свободы.

— Я сам для себя делал выводы, что материальные условия в колонии не первичны. Многие из старых зеков, которые застали еще бывшую колонию и ее порядки, говорили, что старую систему уничтожили полностью. Блатных порядков сейчас нет. Это еще в 2018-2019 годах все вычистили.

Вся зона — «красная», то есть порядки контролируют сотрудники и имеют тотальный контроль над заключенными во всех сферах жизни. И даже неформальных фишек уже никаких нет. Сленга почти нет, 98% всего того, что раньше было, все поотмирало.

Контингент изменился и сейчас около 30-40% сидельцев это осужденные по «наркотическим» статьям. Раньше больше было алкоголиков, забулдыг и бомжей. Сейчас чаще всего это молодые ребята из города, которые получили огромные сроки за одну-две «закладки». Плюс убийцы, плюс политические. Старые зеки говорили так: «Лучше бы нас хуже кормили, но было больше свободы».

«Вечное недосыпание и ежедневное стояние на проверках»

— У нас было вечное недосыпание. Даже если ты днем будешь сидеть с закрытыми глазами, тебя могут «отстрелить», как у нас говорили — то есть выписать нарушение. За это тебя могут чего-то лишить: права, на передачу, бандероль, кратко- или долгосрочного свидания.

Мы этого, конечно, не боялись, так как у «желтых» свиданий в Шклове и так не было. Оно, конечно, по закону было, но фактически нам его запрещали. А если ты напишешь заявление, чтобы предоставили, тебя «отстрелят» и его лишат. То есть по закону якобы все справедливо.

«Зек должен страдать и постоянно быть занятым»

Также в колонии очень тяжелые и изматывающие физические условия. Это ежедневное стояние на проверках выстроенными по 20-25 минут. По подсчетам Евгения, заключенный ежедневно проводит на ногах как минимум по два часа.

— В колонии почти отсутствует место, чтобы посидеть: во время ожидания звонка с родными минут 50 ждешь, на отоварке только пара скамеек. А у тебя на месяц три отоварки и пять звонков. Кроме этого еще идеологические лекции и постоянные абсурдные общественные работы – сеять песок или разбивать камни. Ты там все время занят.

Я определил для себя два самых главных закона, на которых держится зона – зек должен страдать и постоянно быть занятым. Администрации так проще. Если будет больше свободного времени, то зеки начнут возмущаться, что-то мутить, устраивать между собой конфликты.

«День пережить, чтобы ничего не случилось, ничего не забыть, все успеть»

К тому же «желтые» в колонии постоянно подвергаются сильному психологическому террору, рассказывает собеседник.

— Я когда только въехал, очень жестко давили. Тебя почти каждый день могли остановить за любую мелочь: незастегнутую пуговицу, не поздоровался с офицером, или во время обыска не совпала какая-то мелочь с опиской вещей. За все это ты очень легко мог поехать в ШИЗО.

Я застал времена, когда «желтые» туда ездили просто нон-стопом. Это был большой стресс. Хотя бы день пережить, чтобы ничего не случилось, ничего не забыть, все успеть. Это был тот еще квест в условиях невыспанности и неполноценного питания.

«Только однажды дали половину огурца»

Как рассказывает Евгений, еда в колонии была «примитивна для 21 века» и не удовлетворяла потребностей организма взрослого человека. Преимущественно узников кормили кашами и картофелем. К тому же тюремный рацион во многом зависел от закупок продуктов из местного колхоза, поясняет собеседник.

— Если, например, в колхозе в этом году много картошки, значит мы будем ближайшие три месяца есть картошку. Чтобы сэкономить деньги, тебе во вторник, четверг и субботу дают вечером рыбную котлету. Перемололи фарш с костями, запекли и пожалуйста. В гомельском СИЗО из рыбы не делали котлет, а просто подавали этот фарш. Мы называли это «могилой».

В колонии не было ни свежих фруктов, ни овощей. Помню, только однажды дали половину огурца. А также не дают ничего молочного. Конечно, можно было приобрести молочку на отоварке. Но у политических жесткое ограничение – две базовые величины на отоварку в месяц. Но это официально не связано с тем, что ты политический. Ограничения в две «базовые» даются, когда ты получаешь статус «злостника». А этот статус назначают, если ты получаешь четыре нарушения.

То есть юридически все чисто – ограничения дают не потому, что ты политический, а потому, что ты злостно и регулярно нарушаешь установленные правила поведения.

В колонии заключенным выдавали на месяц только кусок хозяйственного мыла, максимум четыре одноразовых станка и рулон туалетной бумаги. Все остальные хозяйственные вещи заключенные должны были покупать сами в тюремном магазине, рассказывает Евгений.

— Труднее было политзаключенным, которые попали в «список террористов» и им заблокировали возможность получать деньги на счет. У них есть право на отоварку на 84 рубля в месяц, просто денег нет. Они выживали только за счет того, что им начисляли какие-то копейки с работы. Там мизерные зарплаты – кому-то могут начислить три рубля в месяц, кому-то — 10 или 15. Если ты, например, работаешь оператором станка на производстве обуви и тебе очень повезет, то получишь 20-25 рублей.

«Один отдал шарф, второй – перчатки»

Евгений находился в колонии в условиях усиленного режима, который накладывал много различных ограничений. Так, например, он получал передачи и посылки один раз в четыре месяца в то время, как заключенные с общим режимом — раз в три месяца. Как рассказывает собеседник, узники делились вещами из посылок с теми, кто был лишен поддержки родных и близких.

— «Желтые» старались держаться более или менее вместе и как-то друг другу помогать. Конечно, все политические разные. Кто-то более закаленный идейно и морально. Кто-то на свободе, например, пил и на пьяную голову написал, что «Лукашенко – мудак». Но всегда делились необходимыми вещами: бытовыми, одеждой.

Я заехал в конце сентября, уже начало холодать. Пока бы я получил передачу, уже была бы зима. Мне парни организовали теплую одежду. Один из них отдал шарф, а другой — перчатки. Другие помогали с продуктами тем, кто не имел возможности отовариваться на большую сумму.

Неформальных денежных связей в шкловской колонии уже почти не осталось, говорит бывший политзаключенный.

— Нас по старой памяти предупреждали, мол, берите с собой в колонию сигареты (чтобы использовать в качестве местной валюты). Там за вас и дежурить будут, можете обменять сигареты и на еду. Но в Шклове это почти все прикрыли. Те, кто попадался на таких процедурах, сразу получали много проблем.

Евгений говорит, что в колонии было только две формы одежды: летняя и зимняя. Менять их самостоятельно было нельзя, только по приказу начальства. Запрет на смену формы одежды сильно мешал – не хватало обычной, удобной одежды.

— Вы ходите в зимней шапке, куртке и сапогах и не можете добровольно отказаться от этого костюма, даже если на улице уже тепло. Либо наоборот — уже начало осени, стоишь на улице на проверке, весь дрожишь с утра от холода. Но еще нужно носить летнюю форму одежды, никаких курток еще не носишь.

В прошлом году в конце апреля уже было +20 градусов тепла, а мы все еще в шапках ходим и телогрейках. Пока к столовой пришли, уже все мокрые. А там ты чаще всего сидишь в куртке, потому что некуда ее положить, настолько мало места.

«Когда выходишь на свободу, жить все равно не дают»

Как рассказывает Евгений, хотя в шкловской колонии он не подвергался физическим пыткам, но постоянно сталкивался с психологическими страданиями: насмешками над заключенными, издевательствами, предвзятым отношением, оскорблениями.

— Говорили, что мы предатели родины, придирались на личной почве из-за того, что я политический. Постоянно устраивали провокации, какие-то игры. Некоторые проявляли садистские наклонности.

Например, мы возвращались после работы зимой. На улице уже минус 10 градусов, десятый час вечера. Нас останавливает дежурный офицер и начинает доколупываться до одного из парней, как у него дела. По правилам сначала нужно сделать доклад, и только после отвечать на вопрос сотрудника. Но офицер продолжает над ним насмехаться, издеваться, угрожать — что он все делает неправильно и не отвечает на поставленный вопрос.

В итоге, дежурный пять минут водил бедного узника вот так по кругу своими вопросами: «А почему ты сейчас со мной разговариваешь?» Мы все ждем на нервах. Эта дикая ситуация никому не нравится. И заключенный на нервах. Что ему, теперь в ШИЗО идёт?

И даже после освобождения нет уверенности, что это закончится, говорит собеседник.

— Когда выходишь на свободу, жить все равно не дают. Проблемы с трудоустройством, симку толком не оформить. Плюс все эти наблюдения, проверки.

Я разговариваю с теми заключенными, которые остались в Беларуси и через все это проходят. Они говорят, что это отдельная форма страданий.

«Едва не сходят с ума от одиночества в ШИЗО и даже имели галлюцинации»

За время заключения Евгений отсидел в ШИЗО 16 суток. Первый раз он попал в штрафной изолятор в июне 2024 года потому, что якобы не поздоровался с офицером на выходе из столовой. Второй раз — в январе 2025 года на 13 суток, так как Евгений во время звонка родным разговаривал с человеком, который не был включен в список официальных контактов.

— Так получилось, что в тот же день аналогичное наказание выписали «белому» парню за такое же нарушение – он позвонил двоюродной сестре. Но при одинаковом нарушении «белому» дали трое суток, а мне – 13.

Весь срок в ШИЗО Евгений провел в одиночной камере.

— С одной стороны я ценил возможность побыть один, но, конечно, физически там очень тяжело – несмотря на ремонт, условия ужасные. Холодина, не выдают матрас или подушку. Когда сидел там в июне, то, кажется, вроде лето и должно быть тепло.

Но там постоянно открыта форточка, на улице плюс 10-12 градусов бывает ночью, а ты спишь фактически на голых досках, обшитых металлом. Своих вещей у тебя нет, тебя переодевают в тонкую синтетическую шизошную форму. Что уж говорить об отсидках зимой или в самый тяжелый период – в межсезонье.

Некоторые из узников, сидевших в ШИЗО длительное время, делились с Евгением, что чуть не сходят с ума от одиночества и даже имели галлюцинации.

— Ты не можешь поспать днем, не можешь даже подпереть голову рукой.

Пищу приходится съедать очень быстро, так как на это дают максимум несколько минут. Тот еще квест. К тому же выдают ложку без ручки, так как она уже спилена. Возможно, из-за каких-то старых норм, связанных с нападением на сотрудников. Боятся, что мы «заточку» сделаем.

В колонии почти не было возможности пообщаться с заключенными из других отрядов. Единственная из немногих возможностей перекинуться парой фраз была, когда все отряды вели в столовую, либо на промзоне, когда разные отряды работали рядом, рассказывает собеседник.

«Говорить по-беларуски — привлекать много ненужного внимания»

Евгений в обычной жизни беларускоязычный. Но в колонии в целях безопасности был вынужден перейти на русский язык.

— В гомельском СИЗО я без проблем разговаривал по-беларуски. Первую неделю в колонии в карантине и затем в основном отряде я еще продолжал так делать. Но очень быстро понял, да и мне и другие сказали, что лучше так не делать.

Были даже истории «белых», которые под воздействием патриотических чувств разговаривали с сотрудниками по-беларуски и им за это дали «наш», профилактический учет №10 как «склонным к экстремистской и иной деструктивной деятельности».

— Для меня говорить по-беларусски в колонии в таком случае было поводом привлечь очень много ненужного внимания. С учетом того, что я — журналист и общественный активист, такое внимание в колонии опасно.

Беларуский язык и на свободе воспринимается как проявление гражданской позиции. А тут у офицера может возникнуть желание лишний раз тебя «отстрелить», повесить тебе какое-то нарушение, потому что ты «выпендриваешься» или поднять документы по тебе. Кто знает, чем это в итоге закончится – ШИЗО, ПКТ, «крытка», другие формы давления?..

Поэтому пришлось перейти на русский. Это — язык общения и я думал, что хорошо его знаю, ведь вырос в русскоязычном обществе, но у меня еще очень долгий период была ломка и проскакивали беларусизмы.

«Когда выходишь на свободу, уже не знаешь, кем ты был раньше»

Журналист рассказывает, что подход в колонии — привлекать как можно меньше внимания — общий и связан не только с беларуским языком.

— Внимание в колонии – это плохо. Со временем ты меняешь даже свою мимику. Например, вы собираетесь в отряде не более трех человек и что-то обсуждаете. А при этом еще смеетесь и жестикулируете. Это будет выглядеть подозрительно для «стукачей», они сразу донесут.

Очень быстро все заключенные понимают, что нужно себя вести, словно ты в психиатрической больнице: тихий, спокойный, апатичный. В колонии постоянно нужно контролировать проявления своей идентичности – эмоции и поведение. В итоге ты себя так сильно меняешь, что, когда выходишь на свободу, уже и не знаешь иногда, каким ты был раньше.

Евгений еще только вспоминает того себя, каким он был до заключения. Но уверен, что во многом уже никогда не будет прежним.

— За время заключения я тоже изменился. Я повзрослел, прокачал терпение, выдержку и устойчивость, понимаю, что уже не буду таким, как тогда. Заново начинаю изучать даже свое тело, подходя к зеркалу – старые вещи уже не сидят на похудевшем теле и ты себя не всегда узнаешь.

Все говорят, мол, вы же вышли на свободу и сейчас хочется много чего вкусного поесть. Но это долгий процесс. Во-первых, я подзабыл многие вкусы. А во-вторых, я не знаю, что мне сейчас будет вкусно. За три года ты привыкаешь есть только то, что дают, и не думать, нравится тебе это или нет.

В колонии существует так называемое «правило мягкого знака», говорит собеседник. Любой срок заключения, в названии которого есть мягкий знак – пять, шесть – считается «серьезным» и налагает сильные изменения в психике и поведении заключенного.

— Из «политических» в колонии сидят ребята, которых задержали даже до выборов 2020-го года. Уже пять лет прошло! Конечно, многое меняется. Ты и твои родственники проходите через разные стадии. У многих разрушаются отношения.

Существует также правило 2-3 лет, которое я вывел, понаблюдав за тюремной жизнью. То есть стабильно сохранить отношения можно в течение примерно этого срока. Первый год фиксирован на результате суда, у всех еще есть надежды. Второй год вы готовитесь к зоне и передачам. А вот дальше начинается самое тяжелое: даже самые лучшие отношения в итоге часто разрушаются и это жизнь, ничего не поделаешь.

Евгений рассказывает, что с ним произошло «двойное обнуление»: сначала власти разрушили всю его жизнь до заключения, а после принудительно депортировали в другую страну.

На свободе собеседник столкнулся с чувствами, похожими на «синдром выжившего». Евгению было неловко рассказывать о своем тюремном опыте и пережитом, так как другие политзаключенные подверглись гораздо более жестоким пыткам и жестокому обращению, говорит экс-политзаключенный.

— Я провел в ШИЗО 16 дней, а кто-то там просидел год. И ты начинаешь стыдиться собственных страданий.

После освобождения Евгения прошло почти два месяца. Первое время экс-политзаключенному было непривычно оставаться одному в номере гостиницы.

— За три года это была первая возможность остаться в помещении одному. До этого было только ШИЗО. Поэтому в первое время я даже чувствовал тревогу, когда остался в номере один.

Состояние после выхода такое, что одновременный ты ужасно устал и не хочешь ничего делать, а с другой — у тебя столько всего нереализованного и энергия бьет через край. Между этими крайностями приходится искать свой баланс. К тому же как мужчина, ты стремишься как можно быстрее встать на ноги.

Насколько это полезно для психики – посмотрим. Но теперь я снова властитель своей жизни и счастья и это здорово!